Черный цветок - Страница 68

— На дело смотри, а не по сторонам.

Есеня сжал губы и промолчал, хотя ответить очень хотелось. Если бы не обед… Вот после обеда он бы точно ответил…

На обед дали похлебки с маленькими кусочками мяса, миску каши пополам с брюквой, и большой кусок хлеба, который Есеня припрятал за пазуху.

Ели под навесом, на улице, и не только люди из мастерской, но и с домниц. Раздавала еду хорошенькая повариха, лет двадцати пяти — кругленькая и розовенькая. Откуда такая взялась? Женщины в Кобруче преимущественно были худыми, мосластыми. Есеня решил, что с ней нужно познакомится. Но потом, попозже.

Из-за стола вставать никто не торопился — все отдыхали до конца перерыва. Но когда поднялись с мест, мастер вдруг крикнул:

— Переплут!

Кузнец, мужчина лет тридцати, который в мастерской стоял рядом с Есеней, втянул голову в плечи.

— Зачем хлеб с собой взял? — спросил мастер.

Есеня посмотрел в потолок — оказывается, и хлеб с собой брать нельзя!

— Я — деткам, — пролепетал кузнец, — немножко, им же хочется…

— Деткам молотом махать не надо. Тебя кормят, чтоб ты до конца смены работать мог. Давай, быстро достал и съел!

Кузнец, вместо того, чтобы возмутиться, покорно вытащил из-за пазухи хлеб и начал молча жевать его на глазах у всех. Ну как батя перед благородным Мудрословом! Да точно, они тут все ущербные! Есеня стиснул зубы, не зная, жалеть ему кузнеца с голодными детьми, или презирать. По щекам кузнеца потекли слезы, и хлеб застревал у него в горле: он кашлял, давился и ел.

Примерно через час, когда мастер вышел на несколько минут, Есеня подошел к Переплуту и потихоньку протянул ему свой кусок хлеба.

— На, возьми. Только спрячь как следует.

Переплут посмотрел на Есеню, ничего не понимая, но хлеб взял и сразу спрятал поглубже за пазуху. Похоже, он так удивился, что не догадался сказать спасибо. Но потом, через минуту, сам подошел к верстаку:

— Знаешь, я прихожу, а они виснут на мне, все трое. Папка, кричат, пришел. А тут я им хлебца… — он улыбнулся, глупо и застенчиво.

Ущербные. Хоть и улыбаются, все равно ущербные! Есеня кивнул и снова начал стучать по зубилу. Рука отваливалась, и в голове звенело — он никогда в жизни столько времени не работал, и никогда в течение стольких часов не слушал звона десятка молотов. И если сначала он ждал обеда, то теперь надеялся на сон в бараке, наверное, только поэтому продолжал махать молотком.

До барака его проводил мастер и велел старосте определить Есене место. Конечно, место ему досталось не лучшее — у самой двери, и далеко от печки-времянки. Но Есеня свалился на деревянные нары тут же, не раздеваясь, накрылся куцым одеялком, и заснул. Это на следующий день он заметил, как в бараке воняет немытыми телами, и как мало тепла дают печки, и как тесно стоят нары — впритык друг к другу, в четыре ряда.

Утром кто-то толкнул его в бок:

— Эй, мы уходим. Ты спать будешь или работать пойдешь?

Есеня ничего не понял, ему казалось, что прошло всего несколько минут, и за окном было темно. Но обитатели барака — преимущественно люди молодые — давно оделись и выходили на улицу, зевая и почесываясь. Очень сильно хотелось есть и отваливалось правое плечо.

Проработав три дня, Есеня понял, почему весь город напоминает ему сонных мух, и почему никто не пожалеет голодного и бездомного, и почему виселица для них — любимое развлечение. Потому что от такой жизни можно сойти с ума или превратиться в ущербного — кому как больше нравится. Есеня жил сначала до завтрака, потом — до обеда, а потом — до отдыха в теплом бараке.

Вечером он падал на нары и засыпал, хотя большинство работников еще долго шумели — играли в кости чаще всего. Все они приехали из деревень на зиму, и все копили деньги. Есеню от них тошнило. Утром он просыпался от озноба, и с ужасом думал, что ему предстоит еще один такой же кошмарный день. Да лагерь разбойников был раем по сравнению с этим проклятым местом! Если бы не надежда рано или поздно встретить Полоза, Есеня бы, наверное, решил повеситься. И теперь по ночам ему снилось, как Полоз приходит за ним в барак, будит и ведет за собой на чистый постоялый двор, где в кружки наливают подогретое вино и кормят жареным мясом.

К зубилу он приноровился, и теперь, когда крицы кончались, мог смотреть по сторонам, пока с домниц не приносили новую. Мастер, похоже, вовсе не ожидал от него такой прыти, а Есеня всего лишь догадался, в какие места и как надо стучать. Да и силы у него прибавилось — хоть ел и не досыта, но ведь и не голодал. Нельзя сказать, чтоб успех Есени обрадовал мастера — похоже, он лишился возможности стучать ему по затылку, и сильно об этом горевал. Впрочем, освоившись, Есеня тоже начал показывать зубы, и не раз оплеуха мастера натыкалась на крепкий блок.

А когда Есеня начал смотреть по сторонам, мастеру и вовсе пришлось несладко — Есеня все время совался не в свое дело, раздавая советы кузнецам.

— Переплут! Вынимай! Ну посмотри, она же оранжевая уже! Ты че, не видишь что ли? — орал он, перекрикивая шум, — Тешата! Ну что ты по ней стучишь, она холодная, ты ж ее рушишь просто!

Мастер бесился, но возразить не мог. И кузнецов его советы злили — никому из них не было дела до того, хорошо или плохо они куют заготовки, главное, чтоб мастер не придирался. Есеня же искренне потешался над их недовольством — надо же было как-то развлекаться в этой невыносимой рутине! Мастер долго вынашивал план мести, и после обеда в субботу, когда до получения денег оставалось всего несколько часов, заловил Есеню с куском хлеба за пазухой на входе в мастерскую — Есеня хотел приберечь его на воскресное утро.