Черный цветок - Страница 61

Шея висельника вытянулась и стала тонкой, как у ощипанного куренка, она не могла выдержать веса грузного, дергающего ногами тела. Лицо его наливалось неестественным вишневым цветом, изо рта вывалился синий, мокрый язык, а тело сотрясали конвульсии, и сумасшедшие глаза смотрели вперед, прямо на Есеню. И выдержать этого взгляда Есеня не мог — он едва не вскрикнул, закрывая руками лицо, и кинулся прочь, расталкивая людей локтями, не обращая внимания на тычки и затрещины, не разбираясь, куда бежит и зачем.

Он наткнулся на стражника, который посмеялся, похлопал Есеню по плечу и подтолкнул дальше хлопком в спину, а пришел в себя только на какой-то улице, настолько узенькой, что в ней нельзя было раскинуть руки в стороны, не коснувшись покосившихся заборов или посеревших, изъеденных временем бревенчатых стен.

Есеня потряс головой — глаза висельника на красно-синем лице с высунутым языком смотрели на него и не желали стираться из памяти, так что ему пришлось помахать рукой перед глазами, чтобы видение исчезло. Он потряс головой еще раз и огляделся: куда вела эта улочка, догадаться было невозможно, она извивалась змеей, ее изредка пересекали сточные канавы и другие, такие же узкие и извилистые улочки. Через четверть часа блужданий по этому лабиринту Есеня едва не отчаялся… Людей ему попадалось немного, внимания на него никто не обращал, а спросить дорогу он побоялся.

Он так и не сообразил, как выбрался на небольшую площадь, от которой в две стороны расходились улицы широкие, мощеные и прямые. Одна из них вела к городским воротам, но не к восточным, в которые вошли они с Полозом, а к южным, а вторая, похожая на аллею в саду Избора, устремлялась на запад и заканчивалась высокой, вычурной башней. Вдоль улицы, ведущей к югу, стояли высокие, богатые дома — из чистых струганных бревен, в несколько ярусов, с замысловатыми крышами, крытыми тесом. Дворы вокруг них окружали сплошные частоколы, с воротами, обитыми железом и украшенными медью, и заглянуть внутрь у Есени не вышло, хотя его очень интересовало, кто же живет в таких домах?

И на площади, и на широких улицах было гораздо больше людей, чем Есеня встретил в лабиринте, и одеты они были совершенно по-разному — от оборванцев в лохмотьях до добропорядочных граждан в шубах и на санях, запряженных битюгами. Молочница тащила бидон на тележке, и стучала в ворота с криком:

— Молоко! Кому молоко?

Есеня облизнулся и вдруг вспомнил про Полоза. Стоило вернуться на базар, искать его там, но при воспоминании о виселице Есеню передернуло, и он решил немного погулять, проветриться — тем более что вокруг было интересно: такого он не видел никогда в жизни. Полоз же наверняка не захочет водить его по городу и рассказывать о том, что тут происходит.

Есеня свернул на запад, прошел немного и обомлел: за витыми железными оградами в прозрачных садах с заиндевевшими деревьями стояли каменные дворцы. Вот где живут их благородные! Он припал к одной из решеток, надеясь рассмотреть жилище благородных получше — витражи в огромных окнах, белые выпуклые картинки на фронтонах, колонны и широченные лестницы. Сзади раздался цокот копыт и грохот колес: Есеня оглянулся и узнал золоченую карету, запряженную цугом. Ворота напротив отворились, и карета въехала на широкую аллею сада, ведущего во дворец — там жил вовсе не благородный господин, а «вольный человек», недавно глазевший на казнь около базара. У Есени между лопаток снова пробежала дрожь — он бы ни за что не пошел на такое смотреть специально, зная, что за зрелище его ждет.

Кобруч оказался очень большим городом, или Есене это только показалось? Олехов он знал, как свои пять пальцев, поэтому большим тот не выглядел, хотя Полоз говорил, что Кобруч и Олехов почти одинаковые. Есеня бродил по городу весь день, пару раз умудрился заблудиться, зато рассмотрел его со всех сторон: и башню с часами над зданием городских старшин, на центральной площади, и каменные дома, стоящие вдоль улицы сплошной стеной, со множеством окон в три уровня. Странные это были дома — с плоскими жестяными крышами и низкими чердаками. И люди на улице с этими домами тоже показались Есене странными — не бедные и не богатые. Вроде, хорошо одетые, но как-то серенько, неброско. Они чем-то напомнили Есене Избора: такие же важные, с прямыми спинами, с презрительными взглядами, только гордиться им особо было нечем — ни золоченых карет, ни тонконогих лошадей, ни слуг и стражников рядом они не имели. Ходили по улице пешком, иногда парами — без всякой помпы. Но почему-то сразу стало ясно — это благородные господа. Лица у них особенные, и разворот плеч, и движения.

Когда солнце начало клониться к закату, Есеня, наконец, заметил, что проголодался и, похоже, отморозил уши: про потерянную в толпе шапку он забыл, поднимая воротник и намотанный на шею платок повыше. Они с Полозом не завтракали, надеясь поесть в городе, а не набить желудок черствым хлебом с солониной, провонявшей дымом. Почему-то Есеня нисколько не сомневался, что Полоз ждет его на базарной площади, дорогу к которой было не так уж сложно отыскать.

Базар опустел, пара стражников подметала мостовую, торопясь закончить работу до темна — над площадью сгущались сумерки. Есеня огляделся, и взгляд его сам собой уперся в помост: грузное тело продолжало висеть в петле, и слегка покачивалось, отчего казалось живым. Зрелище было столь жутким, что Есеня едва не сбежал оттуда снова, забыв, зачем пришел. Он попятился, уставившись на повешенного — издали ему померещилось, что покойник смотрит на него широко раскрытыми глазами.