Черный цветок - Страница 51

К оглавлению

— Молчи, пацан. Терпи. Дышать можешь?

— Могу.

— Вот и дыши. Теплее стало?

— Неа.

— Щас, еще немного потру.

— Ворошила, держи одеяло, — крикнул Полоз.

— Еще немного, — ответил тот, — две минуты.

— Ты кожу с него снимешь, — фыркнул Хлыст.

— Так ему и надо.

Рубец растолкал разбойников локтями:

— Я его понесу. Только курицу у меня заберите.

— Самый умный? — улыбнулся Щерба, — курицу!

Полоз кинул одеяло Есене на плечи и сказал:

— Мешок заберите у Рубца. Поделите честно. Жмуренка мешок на носилки положим, и вещи их тоже на носилки. Ну и курицу возьмите у него кто-нибудь! Хлыст!

Есеня хлопал глазами — несмотря на то, что кожу с него Ворошила ободрал, дышать стало немного легче, и в сухом одеяле холод не казался таким мучительным и обжигающим, по крайней мере, живот перестало сводить судорогой. Но голова сразу побежала кругом. Рубец, завернув Есеню в одеяло, взвалил его на плечо и похлопал по самой выступающей части тела:

— Ну что, Жмуренок? Как тебе там?

— Нормально, — ответил Есеня — снова стало тяжело дышать.

— Рубец! Не надейся! Это тебе не мешок, — разочаровал его Ворошила, — переворачивай. Он у тебя так задохнется. Чтоб на грудь ничего не давило, полусидя.

— Ладно. Как скажешь. Жмуренок, ты много жрешь. А с виду — такой хлипкий.

— Он молотобойцем у батьки был, — крикнул Полоз, — чего ты хотел?

— У… молотобойцем. Пить не хочешь?

Есеня покачал головой — слова доносились до него как будто из тумана и эхом отдавались в затылке. Он плохо помнил дорогу — ему казалось, что прошло всего несколько минут до того времени, как его уложили около костра, и мама Гожа начала поить его сладким чаем с вареньем. Он никак не мог понять, откуда взялся костер, и почему вокруг темнеет. Ему на грудь клали горячие мешочки с крупой, и он пищал, а все вокруг смеялись над его жалким попытками сбросить с себя обжигающую мешковину.

— Воробушек, ну потерпи, — уговаривала мама Гожа, кутая его в одеяло, — сейчас пройдет. Будет тепло. Что вы ржете? Мальчик еле дышит, а вам смешно!

— Гожа… — пробормотал Полоз, — пусть смеются. Смерть уходит, когда слышит смех…

Есеня испугался: смерть? Он что, умирает? Он совсем не хотел умирать.

Потом ему было жарко, и кашель бил его в полную силу. Вместо мамы Гожи над ним почему-то склонялся Ворошила, хотя он отлично помнил, что лежал у нее на коленях. Есеня потел, и вскоре одеяло промокло, хотя Ворошила и позволил ему раскрыться. От кашля во рту появился привкус крови, Ворошила поил Есеню теплой водой, а потом ему снова стало холодно, до озноба, и Ворошила превратился в Полоза, который давал ему чай с вареньем, и держал почти сидя, потому что лежа Есеня задыхался. Костер то пылал, то еле тлел рядом, светло-серое небо роняло ему на лицо холодные капли, а потом снова становилось темным, и однажды Есеня увидел на нем звезды. Ему снова было жарко, и он сказал, глядя вверх:

— Два с четвертью…

— Что? Жмуренок, что ты сказал? — над ним опять склонялся Полоз.

— Два часа с четвертью, — повторил он.

— А… Да, дождь кончился. Завтра солнышко пригреет. Пить хочешь?

— Хочу.

Солнце резало глаза, и Есеня закрывал лицо руками, стараясь оттолкнуть его лучи — горячие, как печь в бане. Ворошила колдовал над его спиной, и прилепил на нее два глиняных горшка, которые присосались к коже как огромные пиявки. Есеня сопротивлялся, но сил ему явно не хватало. И мама Гожа кутала его в одеяло, а над головой неба уже не было — его закрывала еловая хвоя, и вместо костра рядом горел маленький каменный очаг. Мокрые, прохладные тряпки обтирали горящее огнем тело, и откуда снова взялось солнце, Есеня не понял, но вокруг сидели разбойники, раздетые до пояса, и ели.

— Скушай рыбки, — уговаривала мама Гожа, но Есеня крутил головой и зажимал зубы.

Потом к нему приходила мама и сидела рядом с мамой Гожей, они держались за руки и о чем-то говорили. Но мама Гожа превратилась в Полоза, а мама ушла, хотя Есеня просил ее остаться, или забрать его домой. Отец клал ему на грудь горячие мешочки с крупой и приговаривал, что это наказание за пьянки и гулянки, Есеня оправдывался и напоминал, что отец сам велел ему идти в лес, к вольным людям, а теперь мучает его.

Солнечный свет догорал, и по небу быстро летели красные снизу облака. Есеня видел верхушки деревьев и лица разбойников, собравшихся вокруг него. По лицу струился пот, и стоило вдохнуть хоть немного глубже, как кашель поднимал из груди что-то клокочущее, вязкое, что застревало в горле и не могло прорваться наружу. Бок болел так сильно, что не хотелось дышать. Ему казалось, будто вокруг горит огонь, так горячо было коже. Но при этом сознание стало пронзительно ясным, ясней, чем всегда, и сквозь прозрачный воздух Есеня разглядывал окружающую действительность, словно в увеличительное стекло.

— Ворошила, ты мне скажи — он умирает? — Полоз держал Есеню за руку и внимательно всматривался в его лицо.

— Начинается кризис. Или он умрет, или поправится. Я не могу сказать точней.

— Да эту ерунду мне скажет кто угодно! Или умрет, или поправится! Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Жмуренок… Ты слышишь меня?

— Слышу, — ответил Есеня, и в горле снова запершило, но кашлять он побоялся и задержал дыхание.

— Ты не вздумай умереть, слышишь?

Есене стало очень страшно.

— Жмуренок, дыши, слышишь?

— Эй, сморкач, — Есеня увидел лицо Щербы, — а ну-ка кончай помирать. Посмотри на меня нормально!

— Я нормально смотрю… — ответил Есеня.