Черный цветок - Страница 44

Как ни странно, разбойники понимали его тоску, но никто не жалел его, и никто не делал ему скидок. Разве что мама Гожа подкладывала кусочки получше, да иногда гладила по голове. Сначала это Есеню раздражало, но потом он привык к ее «воробушку», и к ее ласке, и перестал обращать внимание на подтрунивание разбойников. Она ко всем относилась, как к своим детям, хотя Есеня успел заметить, что в ее шалаше каждую ночь кто-нибудь да остается.

Днем, на пятый день его пребывания в лагере, в первый раз произошло событие, заслуживающее внимания. Есеню обучал Хлыст, преимущественно валяя его по земле — впрочем, на этот раз Есеня почувствовал кое-какие сдвиги, во всяком случае, падал он мягче, и вскакивал быстрей. Он только поднялся на ноги, приготовившись отразить новое нападение, когда увидел, что под навес заходит какая-то женщина, худая и белокурая. Ему почудилось в ней что-то знакомое, и он отмахнулся от Хлыста, показывая на гостью.

— Ба! Да это же Загорка! Моя красавица! — Хлыст растопырил руки и направился к навесу.

Женщина оглянулась, и Есеня узнал несчастную горшечницу, которая изображала на рынке обворованную вдову.

— Убери лапищи, Хлыст. Я мужняя жена, мне твои ласки ни к чему, — женщина хлопнула его по обеим рукам и толкнула в грудь.

— Ой, гордая какая! — рассмеялся Хлыст, — подумаешь — мужняя жена! Чего пришла тогда?

— Я к Полозу, по делу. И Гоже принесла кое-чего. Иди, ты чем-то был занят.

Есеня смотрел на нее, и не знал, как к этому относиться. Он успел забыть о ней, и о золотом, и о том, каким дураком она его выставила в глазах базара, но тут обида с новой силой подступила к горлу. Он стиснул кулаки и смотрел на нее, не отрываясь, когда она заметила его и улыбнулась.

— Ой, у вас новенький появился! Молоденький какой!

— Воробушек, — кивнула мама Гожа.

Горшечница подошла поближе и всплеснула руками:

— Батюшки, да я же его знаю! Он мне золотой на базаре дал, представляешь, Гожа?

Есеня скрипнул зубами, развернулся и рванул в лес. Он не мог ударить женщину, не мог оскорбить, но ему очень хотелось сделать что-нибудь такое.

— Жмуренок! Куда? Щас обедать будем! — крикнул вслед Хлыст, но Есеня не остановился.

Впрочем, успокоился он быстро, и, погуляв минут двадцать, вернулся в лагерь, надеясь, что горшечница уже ушла. Но он ошибся. Напротив, она села обедать вместе со всеми, кто оставался в лагере, и разбойники слушали ее рассказ о событиях в городе — а говорила она без умолку.

— Воробушек, иди скорей, послушай! — позвала мама Гожа, и Есеня вдруг понял, что ему тоже ужасно хочется узнать: как там? Что изменилось за эти пять дней? Что на базаре делается, видела ли эта Загорка Звягу или Сухана, или слышала о них что-нибудь?

Он взял с чугунной плиты приготовленную ему миску с кашей и сел около очага, стараясь не смотреть на горшечницу.

— Давай познакомимся, воробушек, — сразу же предложила Загорка, — а то я так и не узнала, как тебя зовут.

— Я Балуй, — ответил он угрюмо.

— Он Жмуренок, — захохотали разбойники, — рассказывай, правда, что ли золотой ей отдал? На бедность!

Они снова захохотали, хлопая Есеню по плечам.

— Ну и отдал, — огрызнулся он.

— Чего ржете? — возмутилась Загорка, — я чисто сработала, а он — добрый мальчик, он меня пожалел. Небось, батька выдрал за золотой-то?

— А то, — хмыкнул Есеня.

Разбойники захохотали еще громче.

— Вот видите? А вы ржете, — Загорка потянулась и погладила его по голове, а Есеня отстранился, — ты что же, сердишься на меня? Не сердись.

— Ничего я не сержусь.

— Сердишься, я вижу. Работа у меня такая, кто-то вот обозы грабит, а кто-то на базаре деньги у лопухов выманивает.

— Ой, Жмуренок, ну какой ты… — Хлыст смахнул слезу из угла глаза, — какой ты пентюх! У нее же на лбу написано, что она лиса хитрющая, как же ты на такую дешевку клюнул-то?

— На свой лоб посмотри, — парировала Загорка, — не обижай ребенка, он добрый. Воробушек, на самом деле, воробушек!

— Сама ты… — скрипнул зубами Есеня.

Крик из леса заставил разбойников вскочить на ноги, Есеня поднялся вместе со всеми, мама Гожа побледнела и отставила в сторону миску с кашей.

— Это Полоз кричал, — пробормотал Хлыст.

— Пошли, пошли быстро!

Они побросали обед на широкую плиту очага, и побежали на крик. Есеня кинулся за ними, в лес, в сторону ручья, и вскоре они вышли навстречу Полозу и остальным разбойникам — те стояли у воды. Троих разбойников несли на носилках, собранных из тонких жердей и веток, и с носилок на землю капала кровь. Щерба опирался на палку, одна штанина пропиталась кровью, но он шел сам, еще один разбойник прижимал рукой рану на боку.

— Помогайте, — велел Полоз, и все, как один разбойники из лагеря вброд перешли ручей, и Есеня, хоть не любил купаться в одежде, не мог не последовать за ними, — да не нам, Щербе и Гурту, не надо им раны в грязной воде полоскать.

— Что случилось, Полоз?

— Нас в деревне ждали. Забой убит. Они хотели взять пленного, но мы не дались.

Есеня посмотрел на носилки и увидел рыжего Брагу — через его грудь прошел сабельный удар, рана были прикрыта повязкой, но та давно пропиталась кровью насквозь: по краям — черной, а в середине ярко-алой. Есеню замутило, и он шагнул обратно в ручей.

— Жмуренок! — окликнул его Полоз, — под носилки вставай, подстрахуешь.

Они подняли Брагу повыше, чтобы пронести над водой, и Есеня понял, что от него требуется — поддерживать носилки снизу, чтоб не перевернулись. Но с них капала кровь — Есеня никогда не видел столько крови. Он вообще-то крови не боялся, но ее было слишком много, слишком. Она стекала вниз и запекалась сопливыми сгустками, и по этим сгусткам бежали свежие капли, густели, и падали в воду тягучими шлепками.