Черный цветок - Страница 32

Крик петуха на крыше сарая разбудил его не сразу. Да и вряд ли это был первый петух — солнце не только давно встало, но и подползало к полудню. Он прислушался — в сарае кроме него кто-то был. Он притих и перестал дышать. Может, кто-то выдал? Да нет, стражники не стали бы осторожничать. Надо сказать, мертвецов ночью в лесу он боялся куда больше, чем стражников. А что они, собственно, могут ему сделать? Медальона-то у них нет!

— Есеня, — шепотом позвал тихий голос, — ты здесь?

Он высунул голову из сена и увидел Чарушу.

— Ой! — она улыбнулась во весь рот, — ты вернулся! Как здорово!

— Вернулся и вернулся, — ответил он равнодушно, — опять, что ли, поесть принесла? Так я только что поел.

— Нет, я просто зашла проверить. Но если хочешь, сейчас принесу, — она повернулась, готовая по его кивку бежать за едой.

— Не надо пока. Может, к ужину, — он милостиво махнул рукой.

— А пить? Пить хочешь?

— Ну, давай! — он кинул ей фляжку, которую Чаруша поймала на лету.

— Я сейчас! До колодца и обратно!

Есеня не понял, чего она так суетится, но ему понравилось — лежи себе, а тебе по первому требованию — еды, воды! Может, еще чего попросить? Пива, например! Но пить пиво в сарае, в одиночестве, показалось ему неинтересным. Эх, была бы она белошвейкой, а не папиной доченькой! Он бы точно не стал скучать.

Чаруша вернулась быстро, запыхавшись и поправляя выбившиеся из толстой косы пряди волос. Румяная и пышущая жаром, как булочка, только что вынутая из печки. Есеня тряхнул головой — как здорово было бы ее сейчас потискать, чтоб она повизгивала и хохотала. Наваждение показалось столь реалистичным, что Есеня долго не мог от него избавиться. Чаруша взобралась к нему на сено и села рядом, так близко, что он почувствовал ее запах. От нее пахло пряностями и кожевенной мастерской ее отца, но не противно вовсе — готовой выделанной кожей. Хороший запах, терпкий немного.

— А где ты был эти две ночи? — спросила она и вздохнула, опустив голову.

— Какая разница? — Есеня хлебнул из фляги.

— Ну расскажи, мне же интересно.

— В лесу ночевал.

— Ой! Там же страшно! — она подняла на него голубые глаза — он только сейчас заметил, какие они голубые и прозрачные.

— Да ничего там страшного нет, — Есеня равнодушно махнул рукой, — медведя видел. Вот как тебя сейчас. Вышел мне навстречу из малинника.

— Ой!

— Да не бойся. Он меня увидеть не ожидал, испугался и в лес убежал.

— А ты? Ты испугался? — она высоко подняла брови, и губы ее слегка подрагивали.

— Нет, конечно! Чего бояться-то? — фыркнул Есеня, — или он меня — или я его.

— А мне в детстве рассказывали, что по ночам мертвецы выходят из болота. Мертвецов ты не видел?

— Нет, не видел, только слышал. Они за мной до самой городской стены шли, но напасть не решились.

— И какие они? Страшные?

— Не знаю. Не видел, говорю же. Только шаги слышал, и стоны. Они стонут, жалобно так, как будто тяжело им на живых смотреть.

Румянец на ее щеках слегка поблек, и по лицу пробежала тень.

— А если бы напали? — шепотом спросила она, — что тогда?

— Не знаю, — пожал плечами Есеня. В отличие от белошвеек, она верила каждому его слову, и от этого он чувствовал себя всемогущим и бесстрашным.

— Ты такой смелый… — она восхищенно покачала головой.

— Да ну. Обычный, — усмехнулся он как можно скромней, — расскажи лучше, что там у нас дома. Все в порядке?

— Да, приезжал благородный Мудрослов, и обещал твоему отцу, что никого их них не тронут. Только… мама твоя плачет все время. А отец из твоей отливки выковал нож, и повесил на стене в кухне. Кто ни придет, он всем показывает, и говорит, что это его сын булат сварил, и цены этому булату нет, дороже золота стоит.

— Че, правда, что ли? — Есеня глупо хохотнул — ему вдруг стало не по себе и защипало глаза.

— Конечно. Он и мне показывал, и стражникам, и мой отец к нему приходил — он всем показывает. Красивый нож, черный с золотым. Как у благородных. Раньше он этот нож прятал, но с тех пор как благородный Мудрослов его увидел, он его прятать перестал.

— Что, и Мудрослов его видел?

— Да. Он отливки оставшиеся у твоего отца забрал. Сказал, что они бесценные.

— Может, он и денег за них оставил? — Есеня вдруг понял, почему Жидята не велел показывать отливку отцу.

— Не знаю. Мне не говорили. А где ты еще был?

— Да нигде. Слышала ты про благородного Избора?

— Слышала. Мне мама про него рассказывала. Он украл у благородных медальон, чтобы всех простолюдинов сделать счастливыми. Но его заперли в высокой башне, в темнице, и теперь никто нам не поможет…

Кажется, весь город знал про медальон и Избора, один Есеня ничего про это не слышал.

— Как же! Жди дольше! Счастливыми! Да он нас ненавидит! — злобно процедил он.

— Откуда ты знаешь?

— А я вчера влез на эту башню и его освободил.

— Как это? — Чаруша раскрыла рот.

— Очень просто.

— Да ты врешь… — недоверчиво сказала она.

Ну вот, когда Есеня врал, она верила, а стоило сказать правду — и пожалуйста!

— Не хочешь, можешь не верить, — он сделал равнодушное лицо и отвернулся.

— Нет, что ты… Я верю. Правда! — Чаруша придвинулась к нему еще ближе, — а как ты туда проник? Ведь там же стража!

— Очень просто!

Есеня честно рассказал ей, как нырял под стеной, и как поднимался наверх по плющу: где-то, конечно, пришлось немного преувеличить, но ведь иначе рассказ показался бы неинтересным. Ну и о том, что благородный Избор все время старался над ним посмеяться, он сообщать не стал. А еще промолчал о том, что медальон спрятал он, Есеня, а не благородный Избор.