Черный цветок - Страница 133

133

Жмур завернул его, и вспомнил, как его сын был пухлым младенцем, и как он качал его на руках, в кухне, и как разглядывал его личико, удивляясь, что живой человек может быть таким махоньким. Он поднял его и прижал к себе — ему не было тяжело.

— Я отнесу тебя домой, — сказал он и пошел вперед, слегка покачивая сына, будто тот был младенцем.

— Домой… Бать, правда?

— Правда.

— Ты открыл его?

— Да. Твоим ножом.

Жмур вышел на порог — тюремщики отступили за ворота, кто мог — бежал, у остальных не было никаких шансов. Он посмотрел по сторонам, чтобы никто случайно не толкнул его мальчика, и пошел к воротам. В глаза бросилось белое полотно напротив тюрьмы: портрет его сына.

— Ты отомстил им, сынок. Ты… — Жмур прижал Есеню к себе еще сильней.

Навстречу ему из-за ограды вынырнули два разбойника с топорами в руках, и Жмур поспешил сказать:

— Это мой сын, это он открыл медальон.

Разбойники понимающе кивнули и обошли его с двух сторон.

Теперь с улиц раздавались крики, лязг оружия, по улицам бежала стража, и непонятно было — они спасаются бегством или спешат кому-то на помощь. Люди выскакивали из домов, пытаясь понять, что происходит, и Жмур, проходя мимо них, кивал им всем и говорил, как заведенный:

— Это мой сын. Он открыл медальон.

— Бать, это же неправда… — шепнул Есеня и улыбнулся.

— Правда. Тебе больно, сынок?

— Ага.

— Потерпи. Мы скоро придем.

— Я терплю.

— Скоро будет весна, вернется мама, девочки, и мы все вместе поедем на море, в Урдию, — Жмур покачал его на руках, как будто этим мог облегчить его боль.

Есеня улыбался. На пути встретились две женщины, с удивлением посмотревшие на Жмура, и он снова сказал:

— Это мой сын. Он открыл медальон.

— Бать, ну зачем ты врешь? — шепнул мальчик, все так же улыбаясь — довольно, счастливо.

— Это правда.

Жмур издали увидел бегущего навстречу Смеяна с вилами наперевес. За ним, спотыкаясь, спешила Чаруша.

— Жмур! Жмур! Что случилось, Жмур? Как это случилось?

— Мой сын открыл медальон, — ответил тот и гордо поднял голову.

Балуй. Окончен бал, и вот финал

Три дня горожане громили замки на холмах. Оставшиеся в живых стражники давно побросали оружие и поспешили уйти за городскую стену. Из ближайших деревень в город стекались бывшие ущербные, из лесов постепенно подходили вольные люди.

Кровь и вино лились по улицам города — пьяная, счастливая толпа праздновала свое освобождение. Когда со стражей было покончено, когда благородные господа были окончательно и бесповоротно поставлены на колени, победа показалась вольным людям слишком легкой — разбой перекинулся на кварталы победней.

Есеня лежал в спальне, на своей кровати, и через открытую дверь в кухню слушал, что отцу говорит Жидята, смотрел, как Чаруша управляется с хозяйством, и чувствовал себя счастливым. Отец не отходил от него ни на шаг, они успели сказать друг другу больше, чем за всю жизнь. Отец смеялся. Есеня в первый раз видел, как его отец смеется.

Если бы не приходы лекаря, которого дважды в день приводил Жидята, Есеня бы и вовсе забыл о тюрьме. Во всяком случае, он этого очень хотел. По ночам отец сидел рядом с ним и держал его за руку — спал Есеня плохо, и во сне видел стены из желто-серого камня.

Чаруша тоже ухаживала за ним, и Есеня три дня рассказывал ей о своих приключениях по дороге в Урдию: и как они с Полозом вдвоем отбили обоз у десятерых разбойников, и как в Кобруче его преследовал повешенный, но был повержен ножом из булата — ну почти булата, и как он работал в мастерских, и, уходя оттуда, начистил лицо мастеру и вытребовал с него все заработанные деньги. Она ахала и верила каждому его слову. Она называла его «Есенечкой», но он это простил за те оладушки, которыми она кормила его по утрам. Она так трогательно его жалела, так осторожно расчесывала ему волосы и помогала умываться, так ласково успокаивала его, что при ней он не смел и пикнуть, разве что кривил лицо. И это тоже ее восхищало.

На четвертый день вечером пришел Полоз. Лицо его посерело, плечи опустились — он выглядел подавленным, усталым и разочарованным. Он мялся у двери, и отец смотрел на него не очень-то дружелюбно. Но Есеня подскочил на кровати с криком:

— Полоз! Полоз, я думал, тебя убили! Тебя нигде не было!

— Меня не убили. Убили Неуступа и Зарубу, — сказал Полоз в пространство, но понял его только Жидята, который поднялся и кинулся помогать Полозу раздеться — тот путался в рукавах полушубка.

— Мне не остановить этого, — устало пробормотал Полоз, но потом, словно успокоившись, посмотрел на Есеню и улыбнулся, — здорово, Балуй.

— Полоз! — Есеня хотел встать, но тот остановил его жестом и, вопросительно глянув на отца, зашел к нему в спальню. Отец качнул головой, но возражать не стал.

— Какой ты все-таки живчик! — Полоз присел у кровати и окинул Есеню взглядом: лицо его исказилось, словно от боли, — какой ты… молодец.

— Да ерунда все! Полоз, ты… это все из-за меня… Ты прости, что я тогда убежал.

— Это ты меня прости. За все прости. Я очень перед тобой виноват, — Полоз сцепил руки замком и прижал их к подбородку.

— Да в чем ты виноват-то?

— Я чуть не убил тебя…

— Да брось! Подумаешь! Ведь не убил же! Полоз, расскажи мне, что там, а? Жидята ничего толком не говорит, батя тоже…

— Там? — Полоз вздохнул, — Там появился новый предводитель вольных людей. Его зовут Харалуг. На самом деле, его всегда звали Елагой, но Харалуг звучит лучше, правда?

133