Черный цветок - Страница 102

102

Ну почему они с Полозом не поговорили с Уличем? Сейчас бы Есеня сидел у печки, а не скакал козлом по скользким скалам!

Сумерки наступили незаметно — слишком серым был день, и на песок Есеня выбрался в кромешной темноте. Он подходил к городу с востока, и огни порта и маяк увидел только когда добрался до бухты. От нетерпения он снова припустил бегом — мимо пустеющих улиц, по деревянным мостам через бесчисленные рукава реки, распавшейся на части, под желтыми, закопченными фонарями, сквозь квартал восточных купцов, где пахло пряностями и бараниной, через вонючий рыбный базар…

Улич сидел на берегу, не обращая внимания на ветер и снег. Есеня хотел сразу кинуться к нему, но приостановился: а вдруг Полоз неспроста ему не доверял? Он потихоньку пробрался в лачугу и с порога закричал:

— Полоз!

И только потом заметил, что тот дремлет. Есеня прикрыл ладонью рот, а Полоз сжал виски руками.

— Жмуренок, ну что ты так орешь? — простонал он, — и что у тебя с подбородком?

— Упал.

— Ну как нужно упасть, чтобы морду расквасить об землю? У тебя рук нет?

— Я на камень упал… — обижено просопел Есеня, — Полоз, послушай! Улич может. Ты понимаешь?

— Что может?

— Зажечь красный камушек…

Полоз приподнялся на локте, но тут же осторожно опустился обратно.

— Да ты что? — обрадовано и удивленно протянул он, — и ты столько времени бегал по городу, показал медальон всем, кому не попадя, а надо было всего лишь…

— Да! В том-то и дело! Почему же мы сразу не догадались?

— Слушай, видно, у меня голова стала плохо соображать… — Полоз усмехнулся, — А сам ты не мог догадаться?

— Откуда я знал? Ты от него всегда скрывался, при нем ни слова не говорил.

— Ладно! Я от всех скрывался. Он куда-то ушел, я думаю, скоро вернется.

— Да он на берегу сидит! Я сейчас! — Есеня выскочил из лачуги и кинулся к морю, — Улич! Улич!

— Что-то случилось? — спросил тот, не оглядываясь, — садись.

— Улич, — Есеня перепрыгнул через бревно и сел рядом, — слушай, почему же ты не сказал, что можешь зажечь красный камушек?

— Чего зажечь? — Улич поднял брови.

— Красный камушек на медальоне!

— Ну, вообще-то, ты меня об этом не спрашивал. Это во-первых. А во-вторых, я понятия не имею, могу я его зажечь или нет.

— Ты понимаешь, я ведь уже месяц ищу, кто его может зажечь, и нашел только двоих. Они просят столько денег… — Есеня осекся. Может, Улич тоже берет деньги за такие штуки? Ведь живет же он на что-то?

— Дай мне посмотреть и объясни, в чем дело, — Улич протянул руку ладонью вверх, и Есеня в первый раз снял медальон с шеи, чтоб отдать его кому-то.

— Это чтобы снять заклятие… На нем лежит заклятие — открыть его может только Харалуг, тот, кого первым сделали ущербным. Но Харалуг давно умер, и мудрецы сказали, что медальон поднимет его из могилы, если все будут говорить, когда светится красный камушек…

— Погоди. Не тараторь. Я ничего не понял. Люди не встают из могилы, нет таких заклятий и таких вещей, у которых хватит на это силы.

— Ну почему?

— Потому что есть такая штука, как необратимость. Смерть необратима. Можно вызвать дух, но духи медальонов не открывают.

— А вдруг? — с надеждой спросил Есеня.

— Ты не можешь сказать конкретно, какими словами говорили эти мудрецы про Харалуга? Они так и сказали: поднимет из могилы?

— Не знаю, — Есеня задумался, — я же там не был, тогда еще мой дед не родился.

— Хорошо. А какие слова они велели говорить?

— «Когда-нибудь Харалуг откроет медальон». Это последняя заповедь вольных людей — сказать так, когда их делают ущербными.

— Как красиво… — пробормотал Улич, рассматривая медальон, — последняя заповедь… Я могу себе представить, какой силой обладают эти слова, да еще и сказанные неоднократно. Значит, именно эта вещь превращает людей Оболешья в ущербных? Наверное, поэтому у медальона такое сильное свечение. И ты полагаешь, если я заставлю его слышать твои слова, они тоже будут для него что-то значить?

— Ну, наверное…

— Конечно, любое слово, даже сказанное впопыхах, имеет некоторую силу. Но я думаю, эти силы отличаются на несколько порядков.

— Но попробовать можно? — Есеня чувствовал, что Улич не сильно верит в хороший исход цели их путешествия, и его это расстраивало.

— Конечно, — Улич пожал плечами, взял медальон двумя пальцами и тут же тонкий красный луч прорезал темноту и уперся в песок.

Есеня подскочил, но Улич тихо и очень спокойно проговорил:

— Не двигайся. Этот луч страшен, разве ты не видишь? Ну? Попробуй сказать ему…

Есеня сглотнул — он не думал, что все будет таким простым и прозаичным.

— Когда-нибудь Харалуг откроет медальон, — сказал он с чувством, и приготовился повторить это еще много раз, — когда-нибудь…

— Не надо, — оборвал его Улич, — он услышал. Он услышал это давно. Заклятие обмануто, оно давно преобразовалось в нечто совсем иное.

— В смысле?

— Вам не надо было искать того, кто заставит красный луч светиться. Последняя заповедь вольных людей сделала свое дело. Пойдем, Полозу, наверное, это тоже интересно, — Улич погасил красный луч и поднялся.

— Но… но почему же тогда Харалуг не открыл его? Почему он не встал из могилы? — Есеня побежал вслед за широко шагающем стариком.

Полоз посмотрел на Улича с удивлением, когда тот повторил ему свои последние слова.

— Улич, но почему тогда? — не унимался Есеня.

— Как ты себе это представляешь? — улыбнулся старик, — безобразный, истлевший труп идет сейчас из Оболешья в Урдию? Или дух спускается на землю и ломает медальон, как пустой орех? Нет, мудрецы, давшие совет вольным людям, имели ввиду совсем другое. Слово, они говорили о силе слова. В последней заповеди всего четыре слова. «Когда-нибудь» указывает на неопределенность времени, и это значит, медальон может быть открыт в любой момент. Не в конкретный год, день и час, а в любое время. Второе слово — «Харалуг». Кто вам сказал, что это будет тот самый Харалуг, которого первым превратили в ущербного? Я думаю, сила слова преодолела именно эту часть заклятия. Медальон откроет не тот Харалуг, который давно мертв, а любой другой человек, носящий это имя. Я полагаю, смысл последних слов и так ясен?

102