Черный цветок - Страница 93

— Иди к морю, постирай штаны и фуфайку. Ты же невозможно воняешь тухлой рыбой!

Есеня давно перестал чувствовать мерзкий запах, и только теперь о нем вспомнил. Ему стало стыдно, он выбежал из лачуги и лишь потом подумал, как же он будет стирать одежду на таком холоде, да еще и в море, которое вовсе не стоит на месте, как пруд, а ползает туда-сюда и грозит сшибить с ног?

Сапоги он оставил на берегу, встав босиком на мокрый песок, от прикосновения которого едва не свело ступни. Но неожиданно вода оказалась теплее воздуха, и сначала Есеня чувствовал обжигающий холод, лишь когда волна отступала. Ледяной ветер теребил рубашку, и большая волна намочила ее до пояса, хотя все предыдущие поднимались чуть выше колена. Он почувствовал ее силу, когда она потянула его за собой, обратно, в море — Есеня еле устоял на ногах и поспешил отойти на шаг. Но там никакой стирки не получилось — он только возил тяжелую фуфайку по песку. Он снова шагнул вперед, и через минуту ногу скрутило судорогой, а первая же волна опрокинула его на песок. Есеня взвыл, сжимая зубы, и следующая волна накрыла его с головой и поволокла в море. Нет, это было слишком! Он едва не выпустил из рук фуфайку, извозил ее в песке, как вдруг почувствовал, что вода, попавшая в рот — соленая! Это так его удивило, что он на секунду забыл и о сведенной ноге, и о том, что промок с ног до головы. Впрочем, отпустило ногу быстро, зато от соленой воды зажгло глубокий порез под подбородком. Есеня макнул фуфайку в воду, смывая с нее песок, и решил поскорей выбираться. На стирку штанов ему едва хватило силы воли, но выбора не было — или ходить без штанов или вонять тухлой рыбой.

Он вернулся в лачугу посиневшим и дрожащим от холода. С рубахи и платка текла вода и капала на пол.

— Ты что, купался? — невозмутимо спросил старик.

— Я… я упал… — ответил Есеня, стуча зубами.

— Сними рубаху и отожми. Только не здесь, снаружи.

— Ага, — Есеню передернуло — в лачуге стало гораздо теплей, и в котелке кипела вода, а на берегу свистел ледяной ветер. Но почему-то возражать старику он не посмел.

— Сядь к печке, — велел старик, когда Есеня вернулся. Есеня кивнул — он бы с удовольствием сел и на печку, так ему было холодно. Старик оставил Полоза, нагнулся под лавку и вытащил оттуда толстую и облезлую волчью шубу.

— Накройся, — он кинул шубу Есене, и тот едва успел ее поймать.

Пока Есеня «купался», старик перевязал голову Полоза льняными бинтами, и теперь склонялся над его лицом, приподнимал ему веки и прижимался ухом к его груди.

— Все хорошо, — наконец сказал Улич и поднялся, — теперь он просто спит. Ну что, любитель ночных купаний в бурном море? Теперь твоя очередь. Я смотрю, тебе хотели перерезать горло?

— Это саблей! — гордо ответил Есеня, — эту саблю мой батька ковал!

Старик присел рядом с Есеней на корточки, взял его за подбородок и приподнял его вверх — Есеня почувствовал, как из раны побежала кровь, стоило приоткрыть ее края. Он скривился и закусил губу.

— Глубоко… — покачал головой Улич, — долго будет заживать. Шрам останется. Давай-ка я зашью, чтоб не так болело.

— Да зачем? — Есеня отодвинулся — он отлично помнил, как Полоз сделал ему один-единственный шов на щеку, — и так пройдет.

— Может и пройдет. Но я все равно зашью. И бинта больше нет, последнюю простыню на них изорвал. Кипяточку выпей, погрейся, а я пока иголку найду, — старик сунул ему в руки кружку, которую снял с полки над лавкой.

Кипятку Есеня выпил с удовольствием, зачерпнув его кружкой из котелка, но зубы от этого стучать не перестали. Он подсел к печке так близко, что едва не подпалил и без того ободранную шубу, когда старик поманил его пальцем:

— Иди сюда. Ляг.

Есеня вздохнул: вдруг старик увидит, что он боится? И почему игла, прошивающая кожу, так его пугает? Ничего же страшного нет. Подумаешь! Он вспомнил, как трое разбойников держали Брагу, когда Ворошила зашивал ему рану на груди…

— Да не бойся, — улыбнулся старик, — чего трясешься-то?

— Холодно, — Есеня презрительно фыркнул и сел на лавку, а потом вытянулся на ней, задрав подбородок вверх. Пусть не думает, что он испугался.

— Ого! — воскликнул старик и пригнулся ниже.

— Чего? — не понял Есеня.

— Где ты взял эту вещь, мальчик?

Есеня сел и зажал медальон в кулак — он совсем забыл про него, иначе бы спрятал заранее.

— Нигде, — буркнул Есеня.

— Ты знаешь, что это такое?

— Знаю. Но не скажу.

— Не бойся, я не стану его отбирать, — старик улыбнулся, — мне он без надобности. Я просто полюбопытствовал. В этой вещи скрыта огромная энергия, для меня она светится красно-коричневым цветом, а этот цвет означает близкую смерть или страдание. Цвет запекшейся крови. Я ведь сначала подумал, что смерть грозит тебе, пока не увидел ее. Очень ярко светится.

— А что это значит? Значит, медальону грозит смерть? — Есеня решил, что это добрый знак — он безоговорочно поверил в то, что медальон светится каким-то там цветом.

— Не обязательно. Это же вещь, а не живой организм. Возможно, в ней накоплены страдания людей. Или она забирает чужие жизни. Я поэтому и спросил, знаешь ли ты, что это такое. Значит, тот благородный господин, который дрался с тобой, хотел отнять ее у тебя?

— Ну да. А вы что, его видели?

— Видел. Ложись, у тебя течет кровь. Я дернул тебе подбородок несколько неосторожно. А все потому, что в свечении этой вещи меркнет все остальное.

Старик положил подушку Есене под спину, так что голова оказалась запрокинутой назад.