Черный цветок - Страница 85

Но догнать коня, скачущего галопом, которому не страшен глубокий снег, оказалось не под силу и Полозу. Всадник не стал крушить лед, он просто скрылся в метели, но долго на льду ощущалась тяжелая поступь его коня. Полоз остановил переднюю упряжку, ухватив коренного под уздцы, а Есеня подбежал к визжащим женщинам — их перевозчик, закрыв лицо руками, лежал в снегу: наверное, готовился к смерти. А может, зашибся, когда тащился по льду за лошадьми.

Есеня кинулся помогать сначала мамаше — она всей тяжестью навалилась на дочь, закрывая ту своим грузным телом.

— Не бойтесь, не бойтесь, — говорил Есеня, смотрел вперед и не очень верил в свои слова, — он ускакал, не бойтесь.

Женщина не хотела выпускать дочь из объятий.

— Ну не бойтесь же! — Есеня тряхнул ее за плечи, — не кричите вы так, лошади же боятся!

Мамаша на секунду замолчала, а потом горько разрыдалась, поднимая побледневшее лицо. Вслед за ней заплакала и дочь, цепляясь за мать и шепча:

— Мамочка, как страшно, мамочка!

С других саней Есене на помощь поспешили мужчины, и женщин понемногу успокоили: кто-то дал каждой хлебнуть из фляги, кто-то поднял на ноги и отряхнул. Полоз помог перевозчику, лежащему в снегу, и многочисленные узелки и сундуки вернули обратно на сани.

Быстро темнело, и ветер выл все так же надсадно, Есеня долго искал в снегу котомки, пока Полоз вытряхивал шкуры и одеяла. Обоз после шума и паники притих, перевозчики молча всматривались в сгущающуюся тьму — ждали нового появления Белого Всадника. Вперед тронулись медленно, словно ощупью выбирали дорогу: нет ли полыньи.

— Полоз, ты хотел спросить его о Харалуге? — Есеня забрался под одеяло и прижался к теплому боку верховода — ему все еще было не по себе.

— Ну, о Харалуге он бы мне не рассказал, положим. Но и о нем тоже спросить не мешало.

— А зачем ты тогда его догонял?

— Чтобы спросить, зачем он едет за нами. И почему прячется.

— Белый Всадник всегда прячется, разве нет?

— Да какой это Белый Всадник! — Полоз захохотал, — ты что, не узнал его? Это же Избор! Я еще в первый день его заметил. Где он ночевал — ума не приложу.

— Как Избор? — Есеня привстал, — я же видел… Он весь белый…

— На себя посмотри. На меня. Я, наверное, тоже весь белый.

Есеня подумал немного: а ведь точно. Все они белые — снег мокрый, липкий, и сыплет так густо, что не успеваешь его счищать.

— А зачем он за нами едет? — спросил он у Полоза.

— Вот это я и хотел узнать. И я тебе скажу, если он прячется, значит, задумал что-то недоброе. А если задумал что-то недоброе, то чует опасность в нашем путешествии в Урдию. Это хорошо.

Балуй. Город Урд

Город Урд от моря ступенями поднимался на холмы. Нет, не зря Есеня так хотел его увидеть, не зря! И хотя промозглый ветер нес с собой мокрый снег, и под ногами чавкала отвратительная смесь грязи, снега и воды — как в Олехове в конце марта — все равно было ясно: это величественный, огромный и богатый город, который давно вырвался за пределы крепостной стены и расползся по холмам мокрыми, белеными домишками и высокими каменными дворцами.

Море Есеня увидел не сразу: река, распавшаяся на множество проток, петляла между холмов. Однажды вдали мелькнуло что-то свинцово-серое, Полоз привстал в лодке и показал Есене вперед.

— Море… — выговорил он, — единственное, по чему я скучал — это море. Знаешь, оно меня приворожило. Этот ни с чем не сравнимый запах, эти горы воды, разбивающиеся у твоих ног, и соленые брызги в лицо…

Полоз попросил лодочника подойти к морю как можно ближе, и даже доплатил ему за это несколько лишних медяков.

— Успеем. Городской стены нет, ворот нет — всегда найдем, где и как переночевать. Просто море издали — это неинтересно, туман сейчас, снег идет. А вот вблизи…

И Есеня понял, чего хотел Полоз. Он понял это, едва они перевалили через холм, за которым причалил лодочник.

Оно ревело и грохотало. Оно простиралось до горизонта и где-то там, в туманной дали, сливалось с небом. Оно дыбилось и пенилось, и дышало пронзительным ветром, который рвал шапки с голов.

Полоз подвел его к полосе прибоя — целые горы воды, подбежав к берегу, на миг застывали, а потом рушились на него, падали, скручивались, и шипя ползли по песку, и каждая хотела дотянуться и лизнуть сапоги. Или укусить?

Есеня стоял и смотрел, разинув рот. Он и на секунду не мог оторвать взгляда от серо-зеленых волн, огромных, как дом, нет, как городская стена! Он чувствовал их тяжесть, их могущество, он видел, как море, отползая с берега, тащит за собой песок и круглые камни — словно делает вдох перед новым броском на сушу.

— Когда я увидел море в первый раз, я думал: надо насмотреться на него на всю оставшуюся жизнь, ведь все когда-то надоедает. И ты знаешь, я так и не насмотрелся. Все надоедает, а море — нет. Особенно в шторм. Чувствуешь? Солью пахнет…

— Разве соль пахнет?

— А ты понюхай. Так пахнет соль, — Полоз подобрал из-под ног извивистый сук и прижал его к носу, — вот, он пахнет морем.

Есеня взял палку в руки — она оказалась неожиданно легкой, как кора сосны, и изъеденной, словно жучком. Но он безошибочно понял — не жучок. Эту палку грызло море. Грызло, сосало, терло. И соль пропитала ее насквозь.

Они стояли долго, и Есеня не чувствовал холода, и не заметил, как начали стучать зубы, пока Полоз не обнял его за плечо:

— Пойдем. Это только кажется, что в Урдии теплая зима. На самом деле, здесь сыро и ветрено, а это хуже, чем мороз. Пойдем быстрей, на ходу согреемся.

— Погоди, — попросил Есеня.