Черный цветок - Страница 80

— Вольные люди Оболешья не берут больше, чем могут сожрать, как ты изволил выразиться. Наверное, именно это отличает их от хищников Кобруча. Но я не обольщаюсь, я понимаю, что к власти придут именно хищники. Жмуренок, тебе нужна власть?

Есеня покачал головой.

— И мне, наверное, тоже. Жмуренок, а что бы ты сделал, если бы стал богатым?

— Не знаю, — Есеня немного подумал, и вспомнил, как не смог найти, на что истратить золотой, — деньги — это удобно. Были бы у меня деньги, я бы не работал, делал бы, что хотел. Еще можно было бы по свету поездить, посмотреть. Еще… ну, бедным можно помогать. Можно такую же мастерскую открыть, где я работал, и платить нормально, и тогда никто не пошел бы работать туда, где платят мало, правильно?

Доктор улыбнулся, но Полоз остался серьезным:

— Чем рассуждения парня отличаются от рассуждения благородных, управляющих Олеховым? Чем он хуже Градислава или Мудрослова?

— Его рассуждения примитивны, — вздохнул Избор, — он не вникает в суть вещей.

— Я думаю, ему просто не хватает образования. И, между прочим, он ничуть не менее способный, чем его отец. Жмуренок умеет варить булат ничем не хуже благородного Мудрослова, хотя никто его этому не учил. И этой способности он ни у кого не крал.

Внезапно Избор побледнел до синевы и руки его дрогнули, но Полоз не обратил на это внимания.

— Да лучше, чем Мудрослов, — сказал Есеня, — я умею варить «алмазный» булат. Мне сказали, благородные ножи из такого булата вешают на стенки и охраняют с собаками. Батька мой нож тоже на стенку повесил. Я только ковать его не умею, батька сам ковал.

Избор побледнел еще сильней, просто посерел весь. Есеня сначала решил, что Избору стало так обидно за Мудрослова. Может, мы за столом сидим неправильно, но и мы чего-то стоим! Но потом он понял, что здесь что-то не так. Да Избор испугался! Интересно, чего? Но он взял себя в руки и немедленно возразил Полозу:

— И ты полагаешь, после открытия медальона именно такие, как он, придут к власти?

Полоз покачал головой:

— Я же сказал, что не обольщаюсь. Я не знаю, я не хочу знать, что случится после открытия медальона. Я твердо знаю только одно — медальон не имеет права на существование.

— Твои рассуждения, по меньшей мере, безответственны, — фыркнул Избор, — а по большому счету, если у тебя есть реальная возможность его открыть — преступны.

— Ну, Избор, — снова вмешался доктор, — я бы не стал выражаться столь категорично.

— Нет, отчего же… — улыбнулся Полоз, — с точки зрения закона мои рассуждения действительно преступны.

— Я говорю не о законе, а о морали, о человеческой морали, — сказал Избор, — ввергнуть тысячи людей в хаос бунта, а я думаю, ты не сомневаешься, что открытие медальона приведет к восстанию?

Полоз покачал головой.

Есеня давно доел кашу и слушал их с открытым ртом. Ничего себе! Восстание! Это будет интересно. Избор между тем продолжил:

— Тысяча разбойников и убийц окажется на улицах города, и каждый из них захочет отомстить за несправедливость. С их точки зрения несправедливость.

— А ты считаешь применение медальона справедливым? — Полоз наклонил голову и посмотрел на Избора, не мигая.

Разбойники и убийцы. И среди них — отец Есени. Нормальный, не ущербный. Такой, как про него рассказывал Рубец. Добрый и веселый. Есене захотелось немедленно еще раз попробовать открыть медальон.

— Да! — воскликнул Избор, — это гораздо гуманней, чем смертная казнь или каторга. Ты не видел каторгу для преступников Кобруча? Люди умирают от непосильной работы через год-два после того, как туда попадают!

Тем временем накрахмаленная женщина убрала со стола поднос с кашей, и принесла широкие стеклянные миски на ножках, заполненные чем-то белым и воздушным.

— Господа, своими разговорами вы не дадите мальчику возможности насладиться десертом, — натянуто улыбнулась Ладислава, — а я уверена — он никогда не пробовал суфле.

— Мы не будем мешать, — тут же кивнул доктор, подхватил свою стеклянную миску и переставил ее на низкий столик перед камином, на котором стояла принесенная Полозом бутылка вина и пять высоких прозрачных бокалов.

— Я видел каторгу Кобруча, — кивнул Полоз и поднялся, — и что такое смертная казнь, я тоже знаю. И я не могу не признать, что множество детей, Жмуренок в том числе, не появились бы на свет, не будь медальона. Но я видел и другое: я видел шевелящийся обрубок души ущербного. И я могу сказать — это даже не жестокость. Это преступление против самой природы, это настолько бесчеловечно, что не укладывается в голове. Как одни люди смеют брать на себя право сотворить такое с другими? По какому праву? Только на основании того, что сами сочиняют законы?

— Да, мы имеем такое право, — с достоинством сказал Избор, который тоже успел встать возле низкого столика, — право решать. Потому что те, кто стоит неизмеримо выше толпы, несет ответственность за эту толпу. Именно осознание ответственности отличает нас от вольных людей, как в Олехове, так и в Кобруче. Мы не стяжаем богатства, мы направляем полученное на всеобщее благо. И, посмотрев на жизнь простолюдина в Кобруче, это становится очевидным.

— Про богатство я бы говорить не стал, — улыбнулся Полоз, приподнимая бокал, — да и стяжательство вам не чуждо.

— Да, я украл медальон именно потому, что стяжательство стало для моих собратьев самоцелью. Они забыли о своем предназначении. Но это вовсе не означает, что существование медальона тому виной. Нам нужна свежая кровь, нам нужен тот, кто не утратил понятия о справедливости. И тогда все встанет на свои места.