Черный цветок - Страница 73

С тех пор Чаруша приходила часто — прибиралась, покупала продукты, готовила, чинила одежду. А главное — слушала воспоминания Жмура. Слушала затаив дыхание, запоминала каждое слово, словно ничего важнее в жизни у нее никогда не было. От этих воспоминаний Жмур оживал, и смесь сладости и горькой тоски бередила его сердце. Он словно заново проживал те дни, с их мелкими трагедиями и радостями, он смотрел на себя со стороны, иногда мучаясь от собственной несправедливости, иногда — не желая замечать ничего дурного или неприятного. Постепенно дети стали представляться ему замечательными — и девочки, и, тем более, сын. Он забыл, какими они временами казались докучными, сколько злости вызывали их шалости, которые далеко не всегда были невинными. Теперь в наглых выходках сына он видел сильный характер и волю, в его озорных проделках — веселый нрав, в лени — способности к размышлениям и желание достичь большего, чем предназначено ему судьбой. Капризы дочерей превратились в кокетство молоденьких красавиц, которым скоро выходить замуж, а их маленькие, детские проказы перестали пугать и настораживать — со временем это пройдет.

Некоторых историй Жмур Чаруше не рассказывал, но они всплывали в памяти и мучили его. Он не умел их понять, не знал, как к ним относиться.

Когда Есене исполнилось восемь лет, Жмур начал учить его читать. Он и девочек выучил читать, хотя Надежа робко протестовала.

— У меня все дети будут грамотными, — сказал на это Жмур весьма категорично, хотя не мог объяснить толком, зачем ему это нужно. Просто хотелось. Когда-то отец заставил его выучиться грамоте, и он был ему за это благодарен. Благородный Мудрослов часто оставлял Жмуру наставления, написанные на бумаге, да и на чертежах всегда имелись пояснения.

С девочками все оказалось просто — и Цвета, и Клена слушали отца, раскрыв рот и запоминали каждое слово. Наверное, обе они старались, поэтому и учеба давалась им легко, без проблем и конфликтов. Впрочем, Жмура невероятно тяготили эти занятия, и, если бы не покладистый характер дочерей, он бы и с ними быстро выходил из себя. С Есеней же каждый урок превращался в скандал.

Когда Жмур, достав азбуку из сундука, поворачивался, чтобы позвать сына, то частенько оказывалось, что тот уже исчез, испарился — сбежал. И, наверное, Жмур не сильно расстраивался — для него занятия с Есеней были просто невыносимы. Казалось пыткой вбивать в его башку, как складывать названия букв в слоги, а потом в слова, повторять по двадцать раз одно и то же без всякого толку!

Если же улизнуть мальчишке не удавалось, стоило Жмуру только достать азбуку и указать Есене пальцем за кухонный стол, тот сразу становился каким-то испуганным и сникшим — сутулился и шел в кухню медленно, спотыкаясь и шаркая. Тогда он боялся протестовать в открытую, был слишком мал, и, наверное, протест его выражался в абсолютном непонимании того, что вдалбливал в него Жмур.

— Ну? — спрашивал Жмур, ткнув пальцем в какое-нибудь слово, — читай!

— Добро, есть, люди… — уныло тянул Есеня.

— Ну? Что ты их перечисляешь? Добро и есть, что будет?

— Не знаю… — сын начинал упрямо поджимать губы.

— Я сто раз повторял, как это ты не знаешь? Ну, быстро вспоминай! Добро и есть!

— Я не помню! — Есеня недовольно поднимал глаза к потолку.

Жмур не сомневался, что мальчишка все отлично помнит, просто нарочно над ним издевается.

— Быстро, я сказал!

Сын угрюмо молчал, и по его лицу не было заметно, чтобы он что-то пытался вспомнить. Крепкий подзатыльник иногда помогал.

— Ну, «де»! — рычал Есеня.

— Ладно, дальше… — устало и злобно требовал Жмур, — люди и он.

— Лю.

— Почему «лю»?

— Ну ведь люди же…

— Люди и он! — Жмур со злостью тыкал пальцем Есене в лоб, — люди и он!

— А… ну, «ло».

— И что вышло?

— «Ло» и вышло, — Есеня отворачивался и с тоской смотрел в окно.

— В книгу смотри! «Де» и «ло». Что получается?

— ДелО, — сопел Есеня, делая ударение на последний слог.

— Да не «делО», а «дЕло», бестолочь! Дело! Дальше!

— Чего дальше-то? — Есеня снова отворачивался к окну.

— Следующее слово! Я сказал, в книгу смотри, а не по сторонам! — Жмур хватал его за волосы и тыкал носом в азбуку.

Сын глотал слезы и непослушным голосом продолжал:

— Добро, он, рцы, он…

— Куда? Добро и он, — Жмур хватался за голову — это невозможно! Он издевается! Он нарочно прикидывается дурачком, чтобы вывести отца из себя!

Есеня вздыхал и хлюпал носом.

— Ну? Добро и он!

— До?.. — неуверенно выдавливал сын.

— Да, до, дальше!

— Что дальше?

— Рцы и он. Ну?

— Не помню…

Бывало, Жмур так здорово бил парня по затылку, что тот влетал лицом в стол, и у него из носа текла кровь. Наверное, именно этого волчонок и добивался, потому что Надежа, обнимая ненаглядного сыночка, прикладывала ему лед к переносице и заставляла запрокидывать голову — какое после этого чтение! Жмур, с больной головой, уходил в кузню и выливал злость в удары молотом по заготовке.

Счет мальчишка освоил сам. Если Жмур оставлял его одного над азбукой, тот немедленно залезал в ее конец, где десяток страниц посвящался арифметике, и вместо того, чтобы читать то, что велено, разбирался с плюсами, минусами и таблицей умножения. Просто чтобы досадить отцу, в этом можно было не сомневаться.

Жмур вспоминал свое негодование, и раздражение и думал теперь, что если бы обходился с сыном помягче, обучение грамоте не стало бы для мальчика столь мучительным. Может, он плохо объяснял? Может, стоило превратить это в забаву, какой для него стала арифметика? А может, надо было заплатить за это кому-нибудь более спокойному и упорному, Жидяте, например? Жидята, несмотря на едкость, очень терпимо относился к людям, и особенно к детям. Наверное потому, что не имел своих.