Черный цветок - Страница 48

Он ни разу в жизни не пожалел о сделанном выборе — Надежа стала для него тем, ради чего он жил. По иронии судьбы, только один ребенок из пятерых родился похожим на мать — сын, первенец. Дочки, как одна, пошли в отца — рослые, ширококостные, кровь с молоком. Жмур не мог с точностью сказать, к кому из детей он привязан сильнее, но с дочерьми все обстояло просто — они, как и жена, олицетворяли тот мир, который Жмур так хотел создать вокруг себя, и которым гордился. И то, что девочки родились похожими на него, укрепляло этот мир и делало его незыблемым, доказывало, что все правильно, и напрасно его бывшие друзья чураются его образа жизни.

С сыном же все было наоборот. Похожий на Надежу — и оттого любимый странной, мучительной любовью — мальчик словно нарочно явился на свет, чтобы напоминать Жмуру о прошлом. Иногда это вызывало злость, иногда — страх. Сын путал все карты, заставляя Жмура сомневаться, или, еще хуже — сожалеть о чем-то несбывшемся. Жмур смотрел на мальчика, и видел то, отчего навсегда избавился сам. Избавился, и никогда об этом не жалел, напротив — гордился этим избавлением. Но вместе с возмущением и желанием выбить из парня эти опасные глупости, Жмур в глубине души — в самой темной и недосягаемой ее глубине — радовался, что ему это не удается. И каждая победа Есени над отцом становилась и победой Жмура над самим собой. Эта раздвоенность мучила и ужасала.

Жмур видел, как легко его мальчику дается то, в чем он ничего не смыслил. Есене не было и тринадцати лет, когда Жмур без него не начинал ни отжига, ни проковки заготовок — только его сын знал, как сделать металл крепким и менее хрупким. Даже Мудрослов не умел так закалять и отпускать готовые изделия — топоры весь город точил только у Жмура, и никто не знал, что весь секрет в умении Есени закаливать лишь его режущую часть. Он придумал это сам, его волчонок. Да, руки его явно не предназначались для кузнечного ремесла, не вышел он ни ростом, ни шириной плеч. Да и скучно ему было — однажды придумав что-то, Есеня проверял это на практике, а потом терял к своей выдумке всякий интерес, особенно если она удавалась. Его влекло к более сложному, недаром он так любил смотреть на звезды — потому что не разобрался, почему они движутся так, а не иначе. Жмура раздражало его непостоянство, он, не успев обрадоваться очередной удаче сына, выходил из себя, когда видел, что мальчик забросил хорошую задумку, как казалось Жмуру, в самом начале пути.

Вот и булат — получил отливки, понял, что ковать булат не умеет, и тут же выбросил это из головы. Его не прельстила возможность заработать на этом, хотя, при желании, стоило только уехать из города, и он мог бы разбогатеть. Жмур не понимал этого легкомыслия, но всякая его попытка навязать сыну свою волю заканчивалась одинаково — Есеня бывал бит, убегал из дома и возвращался через пару дней грязным, голодным, но нисколько не усмиренным. Надежа не смела упрекать мужа, она тихо плакала по ночам, думая о том, что с мальчиком непременно что-нибудь случилось, и по возвращении блудного сына, глядя в счастливые глаза жены, Жмур не начинал скандала заново, хотя иногда ему этого очень хотелось. Жмур и сам боялся — глубокой воды, злых людей, стражников, которые могли придраться и без всякого повода, а поводов Есеня им давал сколько угодно. Боялся лесных зверей и зимней стужи, он боялся всего, что может угрожать ребенку за пределами их дома, такого надежного и безопасного.

Да что говорить, если они чуть не потеряли его однажды прямо во дворе, и только чудо — верней, поразительное чутье Надежи, спасло мальчика от смерти! Она проснулась среди долгой зимней ночи, и потихоньку стала выбираться из постели, но Жмур услышал ее возню.

— Ты куда? — спросил он.

— Детей посмотреть. Сон плохой увидела.

— Да что с ними сделается до утра? Ложись, — проворчал Жмур, уверенный, что жена его как всегда послушается. Но она все равно встала, а через несколько минут Жмур услышал хлопок двери в кухню. Раздраженный, он поднялся следом за Надежей, и догнал ее в сенях — она накинула на себя только платок, хотя на дворе стоял трескучий мороз.

— Есеня пропал, — дрожащим голосом выговорила жена, словно оправдываясь.

Жмур отодвинул ее в сторону и вышел во двор сам, но Надежа все равно пошла за ним. Есеня неподвижно сидел у дверей кузни, прислонившись в ней спиной и запрокинув голову. На нем был отцовский полушубок, в рукавах которого он спрятал руки, треух сполз на бок, и когда Жмур увидел синие губы и заиндевевший платок, намотанный на шею и натянутый на подбородок сына, он и сам едва не вскрикнул. Нет. Только не это. Что угодно, только не смерть… Как глупо, как нелепо — позволить ребенку замерзнуть в собственном дворе! Надежа кричала отчаянно, зажимая рот руками, а Жмур подхватил безжизненное тело, и испугался еще сильней — голова Есени откинулась назад, треух упал на снег, и руки повисли плетьми.

— Нет, нет, — бормотал он сквозь слезы, распахивая двери ногами, — этого не может быть… Сынок, сынок, что же ты наделал?

Жмур кинул мальчика на лавку в кухне и зажег свечу, стараясь рассмотреть его лицо. И увидел, что пламя трепещет возле носа — он дышал!

— Топи печь! — крикнул он рыдающей Надеже, — быстро топи печь!

Он тряс его и хлестал по щекам, он срывал с него промерзшую одежду, растирал и кутал в одеяла. И только когда Есеня открыл глаза, Жмур бессильно опустился на пол. На крики родителей из комнаты выбрались все четыре дочери, и, видя мамины слезы, тоже отчаянно ревели.

— Ты что там делал, а? — тихо спросил Жмур.