Черный цветок - Страница 29

— А как твой отец говорил с благородным Мудрословом?

— Мой батя ничего не понимает! Если б Мудрослов только намекнул, он бы меня утопил ему на потеху! Он ему кланяется, разве что в задницу не целует. Но если бы тот разрешил, непременно бы целовал. Но я-то тут причем?

Избор поднял брови:

— Твой отец из тех, кого поставили на правильный путь?

— Чего? Из ущербных, что ли? Да ты что! — Балуй перестал жевать, — ты чего такое про моего батьку говоришь? Сам ты ущербный, понял! За такое и по роже можно схлопотать!

Избор рассмеялся: парень секунду назад говорил об отце гораздо более порочащие его слова, но чужаку не позволил даже невинного предположения. Впрочем, может, для них это действительно оскорбительно? Он слышал, что к «ущербным» отношение в народе было странным — от них, словно от заразных больных, старались держаться подальше.

— Чего смеешься? — Балуй вскочил на ноги, сжимая в кулаке недоеденный кусок курицы.

— Я смеюсь над тобой, а не над твоим отцом. Сядь.

— Странный ты человек, Избор, — парень посмотрел на него сверху вниз, — тебе, значит, можно говорить все что хочешь: про меня, и про батьку моего, смеяться, а я, значит, разговаривать с тобой должен правильно? Так, что ли?

— А ты не видишь разницы между мной и собой? — удивленно спросил Избор.

— Разницу я вижу. Ты — лысый, а я — нет. Могу много отличий назвать, и все не в твою пользу, — Балуй глумливо хохотнул и сел на траву, откусив внушительный кусок курицы, — расскажи лучше про медальон.

— Это твоя принципиальная позиция? Презирать благородных?

— Чего? — парень насупился, — да не презираю я тебя. За что? Но и тебе меня презирать не за что. Расскажи про медальон, а? Должен же я знать, ради чего меня стража из дому выгнала.

Он же совсем ребенок! Только хочет казаться взрослым. И почему так трудно преодолеть в себе это отвращение? Отвращение на уровне физиологии. Это врожденное отторжение, неприятие, желание соблюдать дистанцию. Наверное, это несправедливо к нему — мальчик подарил ему свободу, он был честен и смел, хотя и глуп. И никто кроме Избора не виноват в том, что стража выгнала его из дома. Почему не быть к нему хотя бы снисходительным? Почему не рассказать о медальоне хотя бы ту сказку, которую ему в детстве рассказывал отец — легенду о медальоне знали все дети благородных. Наверное, до уровня пятилетнего благородного отпрыска Балуй дотянуть может?

— Ну, слушай. Есть легенда, будто недалеко от города когда-то жил могущественный волшебник. Он никогда не вмешивался в жизнь горожан, и был добрым странным чудаком. Жизнь в городе тогда шла совсем не так, как сейчас — городом самодержавно правил жестокий и тщеславный человек. Его звали Харалуг. Подчинив своей воле город и соседние деревни, он начал готовится к войне. В те времена и возвели городскую стену. В кузницах ковалось оружие, весь город работал только на войну — люди нищали, дети умирали от голода, а оружейные склады росли и росли. Но когда он начал собирать армию, народ не выдержал — они упали в ноги волшебнику, и попросили избавить их от Харалуга. Матери не хотели терять сыновей, а жены — мужей. Волшебник был очень добрым, он не мог убить никого, даже тирана, даже по справедливому суду над ним. И тогда он придумал медальон: если человека нельзя убить, можно лишить его внутреннего жара, который толкает его к несправедливостям и преступлениям. Но этот внутренний жар не может жить внутри медальона, он должен быть передан кому-то, кто воспользуется им для созидания. И с тех пор, в память гуманности волшебника, в нашем городе никогда не казнили преступников. У них отнимали их внутренний жар, и передавали достойным, тем, кто не обратит его во зло.

Избор вздохнул, посмотрев на разочарование в лице Балуя.

— И все? — обиженно спросил тот.

— А чего бы тебе хотелось?

— И счастливым стать нельзя?

— Нет, — Избор снисходительно улыбнулся.

— А зачем ты тогда его украл?

— Понимаешь, я считаю, что в последние годы медальон используют не по назначению. Видишь ли, вместе с тем самым внутренним жаром человек теряет таланты, способности, интуицию, и они переходят к достойному. И те, кто раньше считался достойным, теперь просто накапливают этот жар. И не очень-то считаются с теми, у кого его отбирают.

Балуй задумался — так смешно было видеть сосредоточенность на его лице, поднятые к небу глаза и шепчущие что-то губы.

— Погоди. Так это медальоном разбойников делают ущербными? — он привстал и отбросил обгрызенную куриную кость в кусты.

— Ну да…

— Знаешь, по мне, лучше бы их убивали, — скривился Балуй, — ты видел когда-нибудь ущербного?

Избор покачал головой.

— Они… Они и не люди вовсе. Они не смеются никогда. Жадные делаются и глупые. С ними не здоровается никто.

— Но они же преступники! — попытался объяснить Избор.

— Ну и что? Все равно. Преступник преступнику рознь. Разбойник там, или вор — это да. А если человек просто налогов не смог заплатить? Он что, тоже преступник?

— Вот поэтому я и украл медальон, — вздохнул Избор, — я же сказал — мы злоупотребляем медальоном.

— Мы? Это благородные?

Избор кивнул.

— Так это значит… — Балуй вскочил на ноги и посмотрел на Избора как-то странно — то ли испугавшись, то ли возмутившись, — так благородные такие все из себя умные и талантливые, потому что забирают себе этот, как его… жар?

— Нет, это не совсем так. Благородные от природы устроены не так, как простолюдины. Они с детства обучаются наукам и искусствам, они по-другому чувствуют, по-другому воспринимают мир. Они никогда не пользуются полученными талантами во зло.